Безоговорочно удалось единственное: построение сцены. На черном фоне дом с беседкой и огромной лужей перед ней (в к-й все или почти все актеры – бедные – должны были вываляться), длинный забор с единственной (приличной: „коммерческой“ надписью „Продам квартиру, тел…“), экран, на котором показывали сцену „внутри“ (комнаты, церковь, сауна, некое розовое и в розах пространство разврата).
Черные же бинбэги показались ужасны; устроиться в них можно было, но приходилось замереть и не двигаться – иначе расползались и твердели, так что 3 ч действа едва можно было вынести.
Ужасны были и вставки актуальной тематики, от Сталина и Гитлера до Путина и российских наци. На слух они были просто чудовищно плоские=пошлые на фоне класического текста. Может, они смотрелись бы хорошо в инсценировке „Бесов“, но в „Карамазовых“ они выровняли философский рельеф: глубину превратили в поверхность.
Вообще стиль игры больше подошел бы „Бесам“. Вся пьеса прошла на крике (актеры старательно изображали неведомый немцам непереводимый „надрыв“). Почти без пульсации ритма – монотонно истерично. В итоге и экзальтация Катерины Ивановны, и самобичевание Грушеньки, и горячность Алеши, и настроения Лизы, – все свелось к одному знаменателю. Все были одинаковы. Все одержимы-бесноваты. Или: все в переходный период (с досадой узнавалось знакомое…). Достоевский проиграл, теперь в Берлине у него будет плохая репутация…
Было скучно и досадно, и не хотелось думать, почему Смердяков стал женщиной. Или почему женщиной выведен был Зосима, он же Черт, он же Катерина Ивановна.
И только когда актеры становились вменяемы, было неплохо; в сценах Ивана с Чертом, например.