Маленький юбилей (35 лет падения Стены). А не празднуется. Может, оттого, что каждый новый день отдаёт горечью.
Отыскался мой старый перевод: свидетельство очевидца, обломок нашей семейной хроники. Там тоже праздничного маловато. И всё ж: это было событие – и хочется его отметить. И вот выкладываю – в честь события и ради памяти – осколки из „Кусочков стены“.
В ближайший выходной я мчался на всей скорости в Западный Берлин. Это было уже время опоздавших. Ничего особенного не происходило. На улице 17 июня выстроились в ряд микроавтобусы телевизионщиков со всех западногерманских станций, да ещё парочка иностранных, в поисках очередной дозы истории, которая творится на глазах. Толпу на стене рядом с Бранденбургскими воротами (только здесь на стене можно было стоять) заменили пограничники, расставленные наверху через каждые два метра. Они стояли лицом на запад, хотя, насколько я знаю, толпы являлись в основном с востока. К патрульным подходили редкие прохожие, фотографировали, делали попытки заговорить с ними. Какая-то женщина попыталась подарить цветы. Некоторые солдаты сохраняли каменные, точно у гвардейцев Букингемского дворца, лица – как они были натренированы делать; другие слегка заразились духом революции и улыбались или даже болтали с западными берлинцами – всего лишь несколькими днями раньше за такое могли строго наказать. <…> Прошел «стенной дятел», с сосредоточенной целеустремленностью отколупывая кусочки стены, «тонк» звучало каждый раз, когда он добывал товар для будущего сувенирного бизнеса. Кто-то выстроил маленькие свечки в форме сердца у подножия стены, и один-два человека фотографировали их – по крайней мере, это было мерцание света в тот свинцово-серый день с небом не столько облачным, сколько туманным.
Реакция моего лучшего тогда друга, с которым я говорил по телефону через день-два после падения Стены, была стильно интеллектуально-циничной. «Великая Германия возвращается», – мрачно предсказал он. <…> Сегодня он продюсер документальных фильмов Би-би-си. <…> И ему не интересно было выйти глянуть, что творится в городе. А мне было. Подземка оказалась перегружена. Служащие метро на платформах давно потеряли последнюю каплю терпения. Фразы, которые они раньше десятки раз за смену монотонно бубнили в рупоры, теперь превращались в отчаянные вопли: «Заходите, наконец в чертов поезд, он опаздывает! Двери закрываются! СЕЙЧАС ЖЕ!»
<…> Вечером Нового года я остался один. Я спросил одну мою западногерманскую подругу, не хочет ли она пойти со мной праздновать Новый год к Бранденбургским воротам. Она сказала: «Нет: я не могу разделить общую эйфорию». Что она разделяла, так это слегка окрашенное цинизмом равнодушие, общее для студентов Запада. Годы позже мой друг-иностранец и я сравнивали заметки об этом времени, и он сообщил мне, что и он тоже столкнулся с подобными настроениями в кругу знакомых из Западной Германии: апатия, пессимизм, род сопротивления малейшему проблеску радости или надежды. «Что-то не так с ними», – сказал он. «Они эмоциональные калеки». Один восточный берлинец, перебравшийся на Запад еще до воссоединения, рассказывал, как похожие переживания в ночь падения Стены привели его к разрыву отношений с невестой из Западного Берлина: «Я пришел к ней, там сидели еще четыре студента-психолога, пили чай. Я сказал: ‘Эй, там медведь с цепи сорвался, стена рухнула. Идете со мной?’ Но у них не было ни малейшего интереса, они так и продолжали сидеть с их чашками. И я разглядел их маленькие – для меня – духовно убогие мирки. И тут же отношениям пришел конец».
<…> Я направился к Бранденбургским воротам. Я пропустил штурм Стены в ночь ее падения и надеялся, что у меня появится шанс что-то увидеть теперь. <…> На стене уже собралась толпа. Вскарабкаться наверх было труднее, чем я думал. <…> Попав наверх, я еще раз прогулялся туда и обратно. Здесь нечего было делать, кроме как стоять и фотографироваться. Это не был больше акт революции; не штурм Стены – медиа-событие, «фото оп». <…>Кажется, подавляющее большинство людей, стоявших там, были иностранцы. Они – мы – были туристы в поисках приключений, пытающиеся совать нос в пробоину немецкой истории. Наши фото появились в интернациональной прессе, но нас неизменно обозначали как западных и восточных немцев, захватывающих Стену. <…> Группа атлетических молодых людей забралась на Бранденбургские ворота – чрезвычайно атлетических, решил я после очень кратких размышлений, не последовать ли за ними, цепляясь за громоотвод, – они сорвали восточногерманский флаг. <…> Мы ждали, что случится дальше. Другая группа атлетов – или нетрезвых молодых людей – присоединилась к первой на вершине памятника. Похоже, там возник спор, началось что-то вроде перетягивания флага. Прошло полчаса нового года. Мир терял терпение. Склока вокруг флага выросла в настоящую драку. <…> Люди внизу начали свистеть и выкрикивать замечания, точно нетерпеливая публика на концерте, который все никак не начнется. Мы хотели сделать немножко истории, здесь и сейчас! Наконец флаг начал подниматься, и вот в этот первый час 1990 года над Берлином затрепетал на ветру Канадский Кленовый Лист. <…>
/Студия, 2010. №14/
_______
События 10.11. (2-го дня празднеств) спараллелились с описанным в тексте.
В музее Stasi – экскурсии, встречи-разговоры, книжки в подарок. Концерты вечером. Treptow. И „мультимедийное панк-рок-шоу“ Pussy Riot „Riot days“. Выразительно всё: выход (и выходки) девочек, фильм-хроника, текст об истории „молебна“ и заключения. На площадку перед музеем не пробиться.
Как и в описаниях очевидца – на излёте немецкого праздника внимание публики (желающей получить „дозу истории“) перехватила совсем другая страна